Кали

Этот несчастный случай произошёл в апреле 1989 года, в одном из районных центров Ворошиловградской области. В милицейском архиве сохранилась скудная документация: в результате взрыва нескольких 50-литровых газовых баллонов с пропаном в частном доме по улице Лазо 44 погибло 8 человек, дом сгорел, по делу проходил один свидетель, случайный прохожий, бывший в момент взрыва неподалёку на улице, дело закрыто.

Подобные дела в те годы в провинции особенно не расследовались. Органы внутренних дел начали проявлять интерес к материальному обогащению и на несчастные случаи их внимания не хватало. Могло показаться странным, что погибшие — 7 десятиклассников обоего пола и одна пожилая женщина 80 лет. Впрочем, многим было известно, что страшная смерть настигла бывшую преподавательницу математики на пенсии, занимавшуюся репетиторством с частными учениками у себя на дому. Ещё было необычное совпадение: в соседнем доме в этот же день, приблизительно во время взрыва газа умерла супружеская пара. Смерть их не была насильственной, следователь принял заключение об отравлении угарным газом на фоне сильной алкогольной интоксикации. Довольно скоро о происшествиях забыли, время было бурное, полное новых веяний.

В этой истории на самом деле важно то, что упомянутый в милицейском протоколе случайный свидетель был совсем не свидетелем, а единственным выжившим. И свою тайну он крепко хранил, будучи не в состоянии ни с кем поделиться пережитым. Потому что непонятно, какими словами можно рассказать о подобном.

* * *

Интересующий нас подросток шестнадцати лет, назовём его Н (Николай), попал к репетиторке по математике в начале весны по настоянию родителей. Настаивали они усиленно, так что это граничило с шантажом, настолько переживали за будущее сына. Дела его с математикой в школе были ниже среднего, а к вступительным надо было подготовиться основательно.

Математичка, маленькая сгорбленная старушка с длинными худыми руками, была прославленной в деле подготовки учеников. Каждый, кто начинал ходить к ней на занятия, через пару-тройку недель обгонял прочих в классе по математике. Потраченные на репетиторку ощутимые деньги того стоили. Все её ученики успешно сдавали предмет при поступлении в ВУЗы.

Сама она пользовалась авторитетом у постоянно приходивших родственников — дочери, сына, ещё кого-то. Это почтение передавалось и ученикам. В её преподавании была строгость, но эта строгость для каждого обучающегося имела свои оттенки, была персональной. О личной истории или характере ученика Вера Александровна (так её звали) ничего не знала и судить могла только по внешности, проявлениям темперамента и умственным способностям. Преподаватель с огромным опытом, она безошибочно читала подростков и мудро находила к каждому свой подход, не теряя общего темпа занятий.

Несмотря на почтенный возраст, у неё был отличный аналитический ум. Судя по фото на стене, в молодости она была очень красива. Муж её умер около десяти лет назад, но она всегда была окружена большим семейством. Были и неизбежные старческие проявления: не слишком опрятный вид, какие-то несвежие домашние халаты, нелепые безрукавки и косынки. Учеников она шокировала убойным запахом репчатого лука и рекомендациями закапывать луковый сок в нос для профилактики простуды и гриппа. На изучении алгебры это никак не сказывалось.

Н уже второй месяц ходил по нескольку раз в неделю на занятия в частный сектор неподалёку от центра города. Обычный дом, небольшой участок, собака в будке. Группа из восьми учеников была укомплектована в марте. Все приходили во второй половине дня, снимали верхнюю одежду, рассаживались за большим овальным столом в зале и доставали свои исписанные заданиями общие тетради. Сырая, мрачная весенняя погода компенсировалась чёткой и энергичной подачей материала от Веры Александровны. В школе так не учили — интересно, интенсивно, нетривиально.

В остальное время Н вёл жизнь обычного подростка. Дворовой футбол и гонки на велосипедах по городу уходили в прошлое. Оставались поездки на пляж к водохранилищу, дискотеки в техникуме и игры в пинг-понг и карты во дворе. Но весной и этого не было. Н пробовал ходить в радиокружок, там было слишком уныло. Записался в городской клуб филателистов, там было так же тоскливо. На смену скучной советской моде резко пришла новая волна с её диковатым попугайским стилем и экстравагантными причёсками. Престижно было слушать модную музыку, которой становилось всё больше и больше.

Немецкий и британский хэви метал уже надоел. Появилось много других необычных жанров. Нью-вейв, пост-панк, хип-хоп с MTV, какой-то трудноописуемый рок. Возникало множество советских калек с этой музыки, где были понятные и иногда интересные тексты. В свободное время Н занимался меломанством. Разбираться в стилях и исполнителях считалось важным. Музыка и мода — в этом был дух времени. Новые ритмы незаметно усиливали половое влечение, подгружали похоть.

Н был в самом эпицентре бури половых гормонов. Сексуальное желание обманным путём туманило сознание, выдавало себя за всю суть личности. Н был влюбчив и стеснителен с девочками. Ему нравилась пара одноклассниц, но недолго, в общении они казались угловатыми и неумными. Очередные влюблённости формировались каждый месяц. Но ни с кем не было ни свиданий, ни сближения. Все попытки кончались ничем.

В воздухе тем временем витало всё больше свободы. Друзья во дворе добывали где-то цветные порножурналы. С помощью фотоувеличителя и позитивной плёнки журнальные фото копировались и раздавались всей дворовой компании. Груди, задницы, волосатые вульвы и члены, невзрачные и необычайные коитусы — это было захватывающе и невыносимо. Мастурбация была полумерой и только временно снимала напряжение, основной биологический вектор оставался неизменно форсированным. Девчонки в классе и в школе созревали одна за другой, наливались сексуальным соком. Сложно было не потеряться в гормональном урагане, сосредоточиться на чём-нибудь другом. Те сверстники, кто уже нашёл себе подругу, вызывали глухую зависть.

Страдая от похоти, Н пытался обнаружить вокруг себя кого-нибудь умного для общения. Но с этим тоже были проблемы. Поначалу выглядящие умными ближние быстро оказывались самодовольными болтунами или сосредоточенными на себе снобами. В классе умных не было. Были заучки-отличники, хохмачи с юмором и только или перенявшие наследственную и неинтересную хваткость и предприимчивость. Все надежды были на поступление в институт, на крупный город, в котором найдутся и секс, и умные люди, а может быть даже оба продукта в одном флаконе.

Занятия математикой у Веры Александровны шли своим чередом. Н и там умудрился влюбиться — в красивую девочку с пшеничными локонами и редкой немецкой фамилией. Удалось проявить настойчивость и проводить её до дома — довольно далеко — пару раз. Но она не выказывала к Н интереса, была вежлива и немногословна. Тем временем взрослые ошеломлённо наблюдали по телевидению парламентские выборы с кандидатами Ельциным и Сахаровым, катастрофу на атомной подлодке «Комсомолец», разгоны митингов в Грузии с ранеными и погибшими. Н не замечал всего этого, пытаясь сохранить свою личность в эротико-математическом пузыре с музыкой. Пока он адаптировался к биологическому инстинкту продления рода, пока овладевал усложняющимися формулами алгебры, целая эпоха и часть мира вокруг него ускоренно дрейфовали к великому слому.

* * *

Важный вопрос, который не возник во время короткого расследования: откуда у обычной пенсионерки столько баллонов с пропаном, а главное — что послужило причиной их детонации?

Здесь могли бы возникнуть версии. Сын Веры Александровны, работавший в торговле, через несколько лет, уже проживая в другом городе, сел в тюрьму за экономические преступления. Тогда, в 1989 году он никак не был связан с горнодобывающей промышленностью. Но в тот период, в конце зимы, со склада одной из шахт исчезло несколько килограммов динамита. Это был аммонит, взрывчатая смесь селитры и тринитротолуола, которым пользуются проходчики в шахтах. Взрыв аммонита происходит при срабатывании электрического детонатора.

В то время многие райцентры не были газифицированы или газ был проведен в дома только частично, в новостройки. Часто, особенно в частном секторе, использовались угольные печи. Кто хотел — устанавливал себе газовую плиту и пользовался пропановыми баллонами. У Веры Александровны с некоторых пор была газовая плита, а старую печь разобрали, так меньше хлопот для пожилого человека. Непонятно, зачем ей понадобилось сразу несколько полных баллонов. Точное количество ёмкостей с пропаном следствие так и не установило. Возможно, эти баллоны или один баллон были не при чём.

Если связать сына Веры Александровны с хищением взрывчатки с шахтного склада, то непонятно, зачем он хранил такое количество аммонита в доме матери, а не у себя или где-нибудь ещё. К тому же у неё был слишком строгий характер и отличный аналитический ум, чтобы пойти на такое опасное, даже безрассудное решение.

Это была пора новой активизации сепаратизма на Кавказе и в бывших советских республиках. Кражу взрывчатки со склада можно было рассматривать в этом ключе. Но это было сложной задачей, и в 1989-м никто в такое не верил. Время было ещё относительно спокойное. Все шахты и заводы были государственными. Никакого экстремизма не наблюдалось, бандитизм и рейдерство ещё не начались.

Возможно, в тот день в частном доме по улице Лазо 44 не было никакой взрывчатки. Вероятно, взрыв газа был настолько разрушительным, потому что он послужил лишь толчком к детонации чего-то намного мощнее и опаснее.

Дочь Веры Александровны была в шоке от произошедшего. Она не замечала ничего подозрительного накануне и следствию помочь ничем не могла. Случайный свидетель тоже был бесполезен. Разве что подтвердил, что взрыв был очень сильным. Для следователя всё так и осталось несчастным случаем. Для нескольких семей это была внезапная трагедия. Для похоронного бюро — восемь закрытых гробов.

* * *

После трагедии Н провёл три дня дома в состоянии шока. О психологической реабилитации тогда не слышали, особенно в провинции. Родителям он соврал, сказал, что не сориентировался во времени и опоздал на занятия к Вере Александровне. Затем он разговаривал со следователем, которому сказал то же самое. Зачитался дома книгой, потом понял, что опаздывает, собрался, идти пришлось по грязной дороге, обходя огромные лужи. В итоге опаздывал почти на полчаса. Было что-то около половины седьмого вечера, ещё светло. Не дойдя до двора Веры Александровны один дом, услышал сильный взрыв. На улице было безлюдно, сыро и холодно.

Следователь тогда сказал, понимает ли Н, насколько ему в тот день повезло. Риторический вопрос, не требующий ответа. На этих словах подросток быстро посмотрел следователю прямо в глаза, но тот не придал этому значения.

Дома родители были так рады, что их ребёнок чудом спасся, что старались не задавать никаких вопросов о произошедшем и не вспоминать о взрыве. Н постепенно вернулся к обычной жизни, только стал молчаливее, перестал смеяться, как-то поскучнел. Свою тоску о погибшей девочке, в которую успел влюбиться, скрывал. Вскоре он продолжил ходить к другому репетитору, очень спокойному учителю-еврею, уже на индивидуальные занятия.

Время быстро пролетело, Н сдал выпускные экзамены, математику на отлично. С первой попытки поступил в институт в соседнем областном центре. Без приключений отучился, дипломировался, устроился на работу бухгалтером на крупное предприятие. Жил в гражданском браке с девушкой три года, затем была пауза в отношениях, а после он женился на другой женщине. Детей не было. Работа — дом — работа, в отпуск Н никуда не ездил, вёл самую неприметную, тихую жизнь. Со стороны действительно казался скучным человеком. Но однажды, за пару лет до своего тридцатилетия, Н вдруг уволился с работы и уехал в Индию.

В начале нулевых в страну йогов и Вед повалили потоки паломников и туристов из бывшего СССР. Н не интересовали популярные маршруты и места Индии. Он оказался в Бенгалии, откуда прислал родителям короткое письмо — жив, здоров, не стоит волноваться, о возвращении сообщу. Больше от него никаких известий не было, его след терялся.

Приблизительно в то же время, в разгар жары, в штате Западная Бенгалия, в городе Баранагар был взорван и сгорел дотла храм Бхадракали Деви. Взрыв был такой силы, что снёс находившийся в относительной близости шмашан, вместе с кремированными трупами и постройками похоронных служителей.

* * *

Тот день начался неспокойно. Казалось, неуравновешенное кортизольное утро случилось у всех. Такие дни в народе обычно связывают с полнолунием. Так и было: 21 апреля в безоблачном ночном небе наблюдалась полная луна.

В школьном дворе на перемене произошла драка, двух девятиклассников пришлось разнимать. Одноклассники рассказывали, что рано утром грузовик въехал в микроавтобус, большая машина опрокинулась на бок, звенело битое стекло, по асфальту текло красное вино. После школы Н, возвращаясь домой, видел похороны у подъезда соседнего дома. На гаражах выл весенний кот. На лужайке в сквере злобно грызлась стая бродячих собак.

Дома всё было, как обычно, родители на работах, обед в холодильнике. Н ощущал непонятное беспокойство, скорее всего, связанное с пубертатными вихрями и представленное его сознанием как горечь неразделённой влюблённости. В начале шестого Н стал собираться на занятие по математике, идти пешком к Вере Александровне было около 20 минут.

На улице разыгрался страшный ветер, деревья качало то в одну, то в другую сторону. Особенно неприятно было, когда сырой, холодный поток воздуха летел в лицо. Приходилось даже чуть наклоняться вперёд, из глаз текли слёзы. По пути Н увидел пару сильно пьяных мужиков, они что-то громко орали. Было непонятно, то ли они совместно радуются, то ли это уже стадия агрессии. Один из них падал, другой грубо и раздражённо его поднимал.

Идя по грязи, Н стал вспоминать все свои текущие проблемы, и оттого, что они казались неразрешимыми, он стал нервничать. У дома Веры Александровны он встретил другого ученика, они вместе зашли во двор и поднялись по ступеням веранды в дом. Дворовая собака глухо рычала в своей будке, не желая выходить на ветер.

Все уже были в сборе и расселись за овальным столом, накрытом клетчатой скатертью. В воздухе висел луковый аромат. Ученики достали свои учебники и общие тетради, негромко переговаривались. В зал зашла Вера Александровна в домашнем неопределённого цвета халате, поздоровалась и дала одной ученице, сидевшей ближе ко входу, задачник, сказав: «Так, у тебя красивый голос, зачитывай всем отмеченное задание, вы себе его записывайте, я сейчас вернусь».

Девочка подождала, пока все семь подростков откроют тетради и начала читать вслух: «В арифметической прогрессии с положительной разностью шестой член равен…». Дочитав, она начала переписывать задачу в свою тетрадь. Веры Александровны всё ещё не было. Кто-то из учеников перешёптывался, кто-то начал разбираться с прогрессией. Пауза затягивалась, грызть науку ни у кого не было сильного желания. Н поднял взгляд ко входу в зал и увидел, что Вера Александровна уже стоит в дверном проёме, молча и неподвижно. И это была не совсем Вера Александровна.

Внешне всё было просто дико: перед учениками застыла маленькая, чуть сгорбленная заслуженная математичка 80 лет с длинными худыми руками и седыми волосами, и в то же время — как в двойной экспозиции — почти до потолка возвышалось тёмное, худое и жуткое существо. Обе фигуры с огромной частотой как бы пульсировали друг через друга, отчего выглядели полностью слитными. Но вторая пугающая сущность была намного ярче и фантастичнее. Она выглядела, как иссиня-чёрная женщина с огромной зубастой пастью, то ли голая, то ли покрытая странной шевелящейся чешуёй, с несколькими руками — в движении казалось, что конечностей от четырёх до десяти. Чёрное облако нечёсаных плотных волос быстро разрасталось над её головой. На её пульсирующем теле стробоскопически появлялись то бурая рваная шкура, то части металлических, серебристых доспехов, то плёнка из пузырящейся чёрной смолы, то изуродованная свежими ранами и волдырями человеческая кожа, то вновь синяя подвижная чешуя. В ладонях сущность держала непонятные, но выглядящие опасными предметы. От Веры Александровны скоро остались видны только её округлившиеся от неимоверного ужаса глаза в метре от пола.

Восемь учеников за овальным столом сидели неподвижно и смотрели на разворачивающееся перед ними явление. Они были парализованы, застыли, как насекомые в вязкой жидкости. Свет лампы над столом уже не был виден, вся комната стала неимоверно яркой, словно каждый цвет в каждом предмете насыщался изнутри. Воздух в зале мелко вибрировал, стало жарко, всё пространство заполнил низкий гул, как будто рядом была высоковольтная линия.

Сине-чёрная фигура двигалась, её руки мелькали, сливаясь и разделяясь, ноги растаптывали остатки надежды на спасение, ярко-алый рот широко распахивался, челюсти с белоснежными клыками клацали. Вместо вульвы у неё был живой цветок, множество его лепестков расходилось концентрическими кругами, они согласованно, ритмически шевелились. Рот её видоизменился, теперь это были одновременно морщинистый хобот, тугая змея, извивающееся щупальце, поток серой пены. В этой льющейся наружу пене каждый пузырь был посланием, историей, сообщением, частью нескончаемого разговора, вербальным схематично-механическим миром, множащимся, пустым и многозначительным.

Чёрные волосы из головы сущности расползлись по потолку, стенам, заполняя границы зала, наливаясь напряжением, как грозовые тучи. Все ученики за своим овальным столом оказались внутри тёмного волосяного кокона. Внезапно у Н появилось сферическое зрение вне его тела, от этого закружилась голова, стало тошно. Он увидел комнату, размазанную по внутренней поверхности чёрной сферы, в центре находился крохотный стол с мелкими фигурками за ним. Перед столом полыхал красно-синий сгусток, к которому невидимой раскалённой пуповиной крепилась сфера. Сущность непонятным образом оказалась снаружи, ласково обняла сферу кобальтовыми ладонями, слизнула её длинным алым языком и проглотила. Н резко вернулся в привычное телесное зрение, сразу показавшееся ему неполноценным, плоским, обокраденным и родным.

Всё, кажется, начиналось сначала. Вера Александровна в ступоре на входе в зал, высокочастотное проявление сквозь неё электрически-синей фигуры, оцепенение учеников в многократно схлопывающейся и тут же раскрывающейся комнате. Или это сломалось само время. Осталось только одно Сейчас, не имеющее пределов и длительности. Сквозь всех учеников прошёл невозможный ток, распахивающий, разрывающий сознание. Застывший вихрь с распущенными лепестками невероятной сути и опьяняющего постижения. Бесконечные далёкие вселенные в окончательно реальном Здесь.

Из сущности мгновенно выросли длинные, обсидианово-чёрные, блестящие шипы, они пронзили тела учеников за столом. И в то же время это были эластичные, мощные и точные молнии, распыляющие вокруг искры-снежинки.

Н смотрел, как сущность заполоняет всё, оставаясь на месте. Он услышал в себе её устрашающий, как трубный глас оглушительного хора, крик:

— Коооооааааалииииия!!!.. Смерть потопчешь за смертью под стальным потолком!!!

Она обращалась к нему. Они были внутри неистовой силы разряда, в центре огромной молнии. Гравитация изменилась, и Н потянуло в сторону, спиной вперёд к ближайшей стене, сквозь парящие капли крови, ещё не ставшие брызгами на обугленных обоях. Сущность совершала непонятные движения, совершенно не шевелясь. Её белые глаза сверкали, во лбу была глубокая трещина, затянутая тёмно-красной мембраной. Ласковая ярость синих тающих и возникающих волн подталкивала куда-то. Н ощутил спиной стену, начал с ломким шелестом проваливаться сквозь неё, прошёл стену насквозь. Его несло дальше, он не мог повернуться или пошевелиться. Мимо проползла кухня, Н снова продвигался сквозь тугую материю стены, прошил веранду, оказался в вечернем весеннем воздухе, влажном и прохладном. Его пронесло по двору, он прошёл сквозь сырой дощатый забор, другой двор, сарай, стена, стена, ещё стена. Он задержался в небольшой кухне соседского дома. На столе стояла початая бутылка водки, пара стаканов, какая-то скудная еда. В отделанной кафелем печи догорал уголь. За столом сидели мужчина и женщина, они были неподвижны, их тела пронзены толстыми обсидиановыми шипами-молниями, пришедшими из соседнего дома. Серые лица, пустые взгляды, скупой свет вечернего неба из окна. Н снова стало двигать к стене, шипы вышли из тел и стали удаляться в противоположном направлении. Пройдя с лёгким хрустом через оконное стекло и кирпичную кладку, Н преодолел несколько метров воздуха, прошёл соседский забор и оказался на пустой улице. Только начинались сумерки, стояла полная тишина.

Н ощутил привычное земное притяжение, поймал ногами тротуар и тут же упал на колени. Его стошнило, в глотке было ощущение зазубренного сухого полена. Что-то заставило его вскочить на ноги и посмотреть в ту сторону, где был дом Веры Александровны. Там в небо уходил световой столб, он был одновременно извержением, внедрением и чудовищной силы молнией.

Вдруг Н стал пятиться, делая неестественные шаги назад и странно поворачивая тело из стороны в сторону. Так он подошёл ко входу во двор Веры Александровны, разжал и отпустил ладонь другого ученика, двинулся спиной вперёд по дороге, по которой пришёл. Он перемещался в забытьи, пока не остановился метрах в тридцати от дома математички. На Н была вязаная шапка, пальто, ботинки — всё то, в чём он пришёл сегодня. На плече школьная сумка с тетрадью и парой учебников. Закружилась голова, в гортани снова был вкус высохшего полена. И тут дом Веры Александровны взорвался — резко, оглушительно, со страшными раскатами и звоном выбитых поблизости оконных стёкол. На землю с грохотом падали кровельные листы.

* * *

Неподвижные ученики за овальным столом с клетчатой скатертью наблюдали прозрачно-синюю вневременную Суть.

Ученица 1 увидела мелкоячеистую сеть серого цвета на белом фоне. Возникли мысли, не в виде речи или знаков, а в форме последовательности иссыхающих гормональных потёков. Сеть была всеми мёртвыми, белый фон за ней — всеми живыми. Мёртвые охватывали живых, проваливались насквозь, живые проступали наружу и снова оказывались покрытыми серой сетью. Человечество активно размножается, пытаясь изменить баланс мёртвого и живого в свою пользу. Чтобы живых было больше, чем мёртвых. Но каждый живой это будущий мёртвый, поэтому гонка обречена. Пока люди живы, они тратят множество усилий на свою адаптацию в обществе таких же, как они. Быть не хуже соседей, to keep up with the Joneses, всё, как у людей. В этих усилиях проходит их жизнь. Отдельные светлые умы развивают свой интеллект до биологических пределов, вызывая технологическую, теоретическую, философскую и культурную рябь на белой живой поверхности, продлевая существование цивилизации, накапливая конденсат надежды и опасности. Будущие и настоящие мёртвые, бывшие и настоящие живые в генетическом броске, ускользающем от распада. В крупном масштабе, между появлением и исчезновением все акты самосохранения, созидания, вклада в общее дело, разрушения, уничтожения — не имели значения. Серая сеть окутывала белое, проникала сквозь него и снова оказывалась снаружи.

Эти мысли стекли к невидимому источнику гравитации, как глупая, бесполезная слизь. Бескрайняя толпа людей занимала всё пространство, во все края, до горизонта. Миг они были живы, в другой миг — мертвы. Мгновения чередовались с ускорением, так что отличить живых от мёртвых стало невозможно. Значение имело только какое-то число. Оно было в моменте смены живой толпы на мёртвую. Неуловимая, неподвижная точка, на которой держалась вся частотная система. В этой точке могло бы отсутствовать время, если бы оно не было единственным условием рассмотрения самой этой точки. Неопределимый источник недоступен. Жидкая рыба, проходящая через эластичную решётку в раскалённом кольце порождения и умирания. Зловонный след заблуждений на хаотичном поле боя жизни с самой собой, за секунды до имплозии.

Ученик 1 увидел себя стоящим на разлинованном плацу перед шеренгой военных. Все они были в генеральской форме с погонами, стояли навытяжку, задрав выбритые подбородки. Ближе к горизонту жёлтое небо становилось ядовито-зелёным, ветер разносил частицы цвета красного кадмия, в воздухе сильно воняло химией. Отдельно стоял сержант, он сжимал во рту кривую алюминиевую ложку.

— Обед по расписанию!!! — рявкнул на него Ученик.

Сержант убежал, вернулся в сопровождении двух рядовых в замызганном, рваном пикселе. Они принесли большое прямоугольное зеркало. Ученик посмотрел на своё отражение. Он был в ростовом флисовом костюме Годзиллы. Это привело его в ярость. Он стал остервенело снимать с себя карикатурную оболочку, пока не остался в коротких кожаных шортах на бледном, дистрофичном теле.

— Чили кон карне!!! — заорал он на сержанта.

Тот сбегал и принёс струйный огнемёт. Ученик надел ранец, сжал в руках металлический брандспойт. Посмотрел на огромных размеров билборд, на котором были изображены три бутылки с надписями: коньячная — «Честь», водочная — «Отвага», бутыль с самогоном покрывала роспись по стеклу «Героизм». Сделал несколько шагов, приближаясь к генеральской шеренге. Открыл кран, поднёс зажигатель к дульному срезу и направил огненную струю в лица стоящих с края генералов. Они страшно закричали, хватаясь ладонями за обугленные лица и падая с пылающими головами и плечами. Остальные по-прежнему стояли, не шевелясь и глядя перед собой.

— Товарищи, настоятельно рекомендую вам ознакомиться с новой малой стратегией, — издевательски обратился Ученик к оставшимся генералам. — Прошу расценивать это как эволюцию оперативного искусства, не более, но и не менее.

Он прибавил давления, струя огня стала мощнее. Кожа на лицах генералов не успевала покрыться волдырями, она просто сразу исчезала, уступая место жарящимся мышечным тканям и обугливающимся костям черепа. Пахло горелым мясом и палёными волосами, красные крупинки, принесённые ветром, тонким слоем покрыли плац, скрыв под собой свежую разметку.

— Ничто не способно нас, кшатриев… — вдруг заговорил мокротным тенорком один генерал, но тут же высоко заверещал, когда половина его лица превратилась в горящий факел.

— Молчи, коли Бог разуму не дал! — Ученик пнул его ногой в живот, и генерал повалился на спину, корчась и дымясь. — Рожи ваши матерные видеть не могу.

Он шёл и жёг из огнемёта лица генералов, они вспыхивали, вопили, завывали, падали и скоро переставали шевелиться. Покончив с шеренгой, Ученик крикнул сержанту и рядовым:

— Жаркое на десерт!

Они стали стаскивать обожжённые тела генералов в одну кучу. Когда все трупы образовали небольшую горку, Ученик подошёл поближе и стал поливать из огнемёта мёртвых генералов, обходя кучу вокруг. Вскоре на плацу остался дымящийся пригорок пепла и груда почерневших костей.

— Перчинки не желаете? — Ученик повернулся к сержанту и рядовым и подмигнул им, выставляя в их сторону раскалённый брандспойт. — Для послевкусия?

Они втроём в ужасе попятились, развернулись и побежали прочь, спотыкаясь, падая, боясь оглянуться. Через минуту они скрылись за руинами сортира. На плац тем временем стал стекаться народ: плохо одетые, небритые мужики, женщины в многослойном рванье, старики в самодельном странном облачении из картона, пластика, брезента и проволоки. Когда толпа стала численностью в пару десятков человек, они стали копошиться в генеральском пепле. Ученик сбросил с себя ранец, стоял поодаль, смотрел и не вмешивался.

В руках пришедших оказался не пепел, а что-то вроде полусухих навозных лепёшек. Из них несколько человек быстро лепили какую-то скульптуру. Когда было нужно, навозную массу увлажняли жёлтой жидкостью из грязной канистры. Рядом крутился пожилой голодранец, дававший раздражённые советы:

— Ну кто так туловище делает? Совсем формой не владеете! Пропустите, я пластанатомию изучал в худучилище в Куйкуе!

— Бойчее там! — голодранца отшвырнул коренастый мужик в очень старом костюме неопределённого цвета и с куском красной верёвки вместо галстука. — Главное, чтобы ростом был меньше людского!

— Да что за голем будет, если он карликовый?! — возмутился голодранец, удерживая одной рукой рваные брюки.

— Сгинь ты! — коренастый лягнул его в пах. — Запрос не разумеешь, а лезешь, огрызок.

Советчик заскулил и, согнувшись, переместился за строй женских драных юбок. Мужики грубо вылепили из навоза мелкого голема. Роста в нём было около метра. Вместо глаз, носа и ушей были вдавленные пальцами углубления, поэтому его голова напоминала череп. Руки оказались разной величины, вместо ног — монолитный пень. Внизу туловища торчала палка, на которую надели кусок кизяка.

— Никаких половых примет, сказано! — коренастый был недоволен результатом. — Уберите хер!

Наконец, бесполый голем был готов. Он стоял рядом с обожжёнными костями посреди плаца. Толпа расположилась в стороне, кто стоял, кто сидел, кто прилёг. Небо темнело, начинались сумерки, вместо запаха гари вернулась химическая вонь. Навозный карлик не шевелился, так прошло полчаса. В толпе перешёптывались, возмущались, разочарование переходило в злобу. Вот уже коренастого в костюме повалили на спину, скрутили руки, зажали ноги и душили его же шейной верёвкой. Хрустнул кадык, у голема отвалилась уродливая голова, со стороны разрушенного сортира пришёл свежий ослепляющий ядерный ветер, небо обожгла пронзительная ядерная вспышка, землю вздыбила ядерная дрожь, наступил ядерный день и звёздное ядерное лето.

Ученица 2 увидела улицу, по одной стороне которой были двухэтажные дома с выбитыми окнами, по другую — руины частных домов, груды кирпича, разбитые заборы, сломленные деревья. Толпа мужчин азиатской внешности, с большими плоскими лицами, в грязной солдатской форме насиловала девушку лет восемнадцати. Злобная стадная похоть сформировала из них кольцо: они выстроились в круговую очередь друг за другом, впритык, так что девичье тело лежало на спинах двух последних, служивших живой подставкой. Звериное возбуждение замкнулось в тугой баранке из плоти, насильники стояли со спущенными штанами и от нетерпения имели друг друга. Сделав своё дело с девушкой, они сменялись и снова вставали в позу подставки, а потом в очередь, на новый виток. Их движения были похожи и однообразны, девушка была без сознания или мертва, и всему этому не было конца. Кольцо из тел шевелилось, но не менялось, колесо крутилось снова и снова и снова. На всех насильниках висели маленькие нательные дордже, было слышно невнятное бормотание и отчётливые маты, которыми подбадривали себя. Зловонная, покрытая слоями дорожной пыли толпа из одинаковых тел, пригнанных издалека, прибывших не по своей воле, предчувствующих, что завтра их, скорее всего, не станет, свет померкнет, и они будут гнить в молодых травах, названия которых никогда не знали и не узнают.

Всего за несколько часов прозрачный воздух пролетает от этого места 5000 километров на восток и оседает росой на пыльной прямой улице с невзрачными бедными домами, с унылым одноэтажным зданием школы, возле которой маленькие дети водят хоровод. Крупные плоские лица направлены друг к другу, короткие ножки движутся в клубах пыли, ладошки крепко сцеплены, ветер под ослепительно синим небом колышет и направляет разноцветные ленты на шестах. Хоровод кружится и кружится и кружится. Слышится не слишком мелодичный звон, глуховатый, теряющий ритм, механически пытающийся наполнить собой часть пространства. По всему посёлку мелко гремят колокольчики разной величины, тёмные, бронзовые, резные, примитивные, с повязанными на них лоскутами ткани и без. Шум то усиливается, то ослабевает, ветер постоянно меняет направление, кружит, растекается струями, вихрится. Синева неба начинает темнеть, наполняется мелкими тёмными точками. Детский хоровод кружится, как маленькая неустойчивая воронка. Сверху на улицу, на посёлок, на окрестности падают колокольчики размером со взрослый кулак. Они бряцают языками, ударяясь о землю, сталкиваясь друг с другом. Колокольный громыхающий дождь идёт, идёт, идёт и идёт, пока посёлок не скрывается полностью под многометровым слоем металлических изделий. Теперь ничего не слышно: ни звона, ни топота, ни криков.

Нагретый воздух снимается с места и за несколько часов пролетает ещё 3000 километров на юго-запад. Среди чудовищных и красивых гор, у холодного озера, в ветхом каменном здании, где когда-то был монастырь, завершился ритуал группового соития. Маленькие раскосые некрасивые женщины со смоляными волосами надели свои багровые одежды и направились к выходу. За ними последовали молчаливые малорослые мужчины. Пожилой человек сидел в дальнем углу за жертвенником, перед ним на полу стояла мелкая деревянная чаша с белёсой жидкостью. Жидкость в чаше содержала эликсир бессмертия и концентрат умирания: аминокислоты, азотсодержащие соединения, фосфолипиды, холестерин, жирные кислоты, простагландины, гормоны, ферменты, углеводы, минеральные соли, аскорбиновую кислоту, гидроксокобаламин, органические кислоты, мочевину, инозит, гликаны, антитела, ДНК. Это была сперма. Чтобы ритуал сработал, требовалось принести в жертву человека — не ребёнка, не старика и не взрослого, не живого и не мёртвого. Достаточно было нарисовать человеческую фигуру или вылепить её из мягкого материала. А затем ждать, когда тёмно-синие безжалостные, безразличные волны заберут искусственное и живое тела с собой.

Ученик 2 увидел то, что нельзя было назвать реальностью, это были её фрагменты, которые медлительно, туманно перемешивались, примешивались к чему-то, что не было осознанием, восприятием или репродуцированием. Это было похоже на сон без авторства и носителя, когда ослабленные образы цепляются за распадающиеся циркадные ритмы, а нелепые ошмётки мыслей бродят в тающей гормональной сети. Среди этого нейтрального абсурда, в гибкой тишине остро запахло сернистым газовым одорантом и озоном. Начало мутить, дышать стало тяжело, воздух приходилось с усилием проглатывать. Память в ускоренной диффузии проникла к далёким воспоминаниям о горной болезни, из будущего. Там Ученик, отрастив бороду и доверив свой бизнес подчинённым, отправился покорять высочайшую вершину мира. Потратил на эту прихоть семьдесят с лишним тысяч надёжных иностранных денег, пару месяцев жизни в предгорьях и альпинистских лагерях для акклиматизации и адаптации. Подъём помнился плохо, частями: было тяжело, ощущалась ломота в суставах, как при гриппе, вертиго, кислородные баллоны, нервозность и усталость. Вершину и символическую победу он не помнил, словно там, наверху, на груде осадочных отложений поджидала мемориальная яма, поглощающая всю память о достижениях, все эмоции и ощущения от свершения. Возможно, никакого покорённого пика не было, в одном из опадающих сонных фрагментов в промежуточном лагере происходила драка бородатых альпинистов, шерпов и каких-то военных, на снег упал белый, с каштановой бородой мужчина, у него была сломана шея, тело быстро остыло на усилившемся ветре.

Следующий фрагмент наплывал, замещая предыдущий, вариативно, воображаемо отменяя локальную смерть. В нём Ученик находился в поле, ровном и огромном, поросшем редкой мелкой травой. Он не успел осмотреться, края горизонта стали вздыматься и сомкнулись над ним, образовав трубу, в конце которой было видно синее небо. Труба сдвинулась с места, он оказался на дне глубокого колодца, в вышине вместо куска небосвода зияла светлая недостижимая точка. Под ногами оказались раскалённые угли, боль в стопах была невыносима, колодец нагревался снизу. Тут же сверху стала лить вода, через некоторое время он, захлёбываясь, еле держался на поверхности. Затем через него прошла череда эмоций: удивление, интерес, азарт, удовлетворение, нега, апатия, разочарование, подозрительность, зависть, ревность, озлобленность, гнев, ярость, отчаяние, скорбь и так далее. Все эти состояния были знакомы, просто сменяли друг друга с удивительной быстротой — много раз по кругу, с чередованием интенсивных и ослабленных фаз. Все они были родными, больше того — составляли всю его сущность, без них не было ничего. И все они не были им или его частями, его собственностью, его следами. Он мог оставаться живой абстрактной точкой, не имеющей возможности осознавать что-то внешнее или себя. Но и это состояние было одним из медлительных, туманных фрагментов, непрерывно распадающихся. Запах озона рассеивался и исчезал.

Ученица 3 увидела блёклую, серую равнину, по которой медленно двигалась процессия. Мужчины, женщины, дети и старики, все в больничных пижамах, медленно шли вперёд. У них были анемичные лица, они двигались молча, обречённо. Женщины вертикально несли длинные палки, на которых были насажены человеческие черепа. Мужчины держали в руках такие же палки, только с заострёнными концами. Шествие направлялось в сторону небольшого оврага. В стороне от этой толпы сухая, бесплодная земля переходила в буйно разросшийся луг. Это был оазис, занятый только одним сочно-зелёным, с мясистыми листьями и ядовито-оранжевыми крупными цветками растением. Единственный, новый и последний вид флоры, в которой не водились насекомые, не было ни животных, ни птиц. Токсичный луг простирался далеко, становясь валом непроходимых зарослей и обрываясь у свинцового залива. Во все остальные стороны раскинулась пустая, безжизненная равнина.

Толпа с шестами подошла к оврагу. В нём было что-то вроде белой глины. Её поверхность неспокойно вздымалась, возникали и лопались воздушные пузыри. Пришедшие стали бросать свои палки с черепами в одну кучу поодаль. Некоторые, в основном мужчины и женщины, кто покрепче, спустились в овраг и начали топтать глиняную жижу, доходившую им до середины голени. Они дружно, каждый на свой манер месили тёплую массу. Это походило на пританцовывание в гробовой тишине перед безразлично наблюдающей публикой на краю буерака. Потоптавшись в глине без всякого результата какое-то время, месильщики выбрались из впадины. Когда они перевели дух, толпа снялась с места и направилась мимо кучи палок и черепов куда-то. Процессия двигалась в направлении Распылителя — последнего работающего, полностью автоматизированного предприятия, использующего атомную технологию. На горизонте вздымался ряд его высоких труб. Это была последняя цель, последний поход, последний день последних.

Возможно, это были не люди, и это была не Земля. Возможно, Вселенная почти вся исчезла, и оставался конечный фрагмент разрушающейся мозаики. Обречённые остатки уже полуразумной жизни, подкошенные неизлечимой, финальной болезнью. Всё это выглядело обобщённым, воображаемым, наполненным аквамариновой безысходностью.

Ученик 3 увидел вокруг себя исчезающие и возникающие бесчисленные комнаты, стены раздвигались, раскладывались, раскрывались, за ними находились следующие. Он был заперт в быстром морфинге обстановок и перепланировок, а уверенности в том, что где-то есть открытое пространство не было. Ещё он понял, что он женщина, ощутил себя в женском теле. Незнакомые воспоминания устремились в будущее, словно чернила окрашивали прозрачную воду. Вспомнились первые сложные осознания себя, растерянные подозрения близких, конфликты и сомнения, казавшийся невыносимо длинным период подготовки к операциям, одиночество и надежды. Посреди калейдоскопически трансформирующихся апартаментов, девушка зашла в кабинку душа, где-то рокотал далёкий гром, финально теряясь в белой керамической плитке ванной комнаты, вода была прохладной и приятной, дождевые капли падали с листьев в протянутую ладонь, лес тихо шелестел под миллионами дождевых струй, пахло хвоей, озоном и тенистой корой, большая водяная капля на ладони поймала единственный солнечный луч, пробившийся сквозь густые зелёные кроны и серые провисающие облака. Она посмотрела на эту сверкающую каплю и увидела там, внутри, мельчайшую жизнь, подвижную, обитающую по своим законам, ни от кого не скрывающую, что она — намёк на некое чудо и этого чуда результат. Девушка была совсем юной, но начала стремительно взрослеть, не отводя взгляда от капли с жизнью. По мере взросления её тело, её кожа нагревались, температура росла, нагреваться начала и капля, пока женщина не увидела, как водяной сгусток испарился, а его слабый след быстро исчез. Скоро её тело нагреется до терминальной точки и тоже испарится или распадётся в одном из огромных колебаний расширения-сжатия, нагревания-остывания, познания и потери данных, пока коллапсирующие звёзды и чёрные воронки немыслимо отрицают само понятие масштаба, величины, соотношений. Простое и удивительное воспоминание о дожде на несопоставимой ни с чем кривой между двумя ошеломительными точками рождения и смерти.

Ученица 4 увидела себя в Берлине перед входом в синагогу. Она вошла внутрь и уткнулась лицом в мягкую стену, это был воск, заполнивший всё помещение снизу доверху. Она отстранилась, от столкновения на восковой поверхности остался отпечаток лица — её черты, только изнутри. По восковой глади пошла рябь, стали возникать мелкие фигуры: множество маленьких людей убивали друг друга тысячами разных способов. Все они двигались, как детали одного механизма, ни на секунду не останавливаясь, убивая и умирая, появляясь и исчезая. Всматриваться в подробности их действий было страшно.

Отпечаток её лица на воске зашевелился, ожил, маска посмотрела ей прямо в глаза своими глазными впадинами. Убивающие и погибающие маленькие фигуры вокруг стали абстрактными и замерли равномерным безразличным узором. Выйти наружу из синагоги было невозможно, Ученица сама была словно впечатана в невидимый восковый плен. Стало жутко: вдруг это навсегда, вдруг это конец, вдруг это конец навсегда, а перед ним будут мучения, о которых даже не догадываешься. Пока ужас нарастал, маска-лицо улыбнулась и сказала нежным, красивым голосом:

— Смотри, Марина, я исчезаю.

В этом тембре, в этих словах было столько доброты, утешения и спокойствия, сколько невозможно встретить за всю жизнь. Лицо стало таять, растворяться в воске вместе с мелким узором. Марине с каждым мгновением становилось легче, светлее, лучше, она стала понимать, что это облегчение существует только потому, что её кто-то любит. Сейчас она свободно выйдет под ослепительно голубое небо и глубоко вздохнёт.

Вера Александровна увидела себя в рутинных заботах. Её вдруг подвела память. Она стояла в своей кухне и не могла вспомнить, зачем пришла. Постояв, она вернулась в зал, но вместо комнаты с учениками увидела бескрайнюю холмистую степь из своего детства. Она увидела степь, как спокойный, лёгкий сон, в котором было приятно находиться. На миг она что-то вспомнила, увидела, испугалась, но это быстро прошло, забылось, растворилось.

Июль — август 2023