ГОРИЗОНТ СКОЛЬЖЕНИЯ

Под блёклым, грязно-белым небом во все стороны до горизонта простиралась идеально ровная тёмно-серая поверхность. Кроме неба и этой плоскости взгляду не за что было зацепиться: ни облаков, ни солнца, ни какого-нибудь рельефа. Абсолютно стерильная пустыня была по сторонам, впереди и сзади, а в этом положении тела — внизу и вверху. О том, что поверхность наклонена под углом около 40 градусов, говорило только непрерывное движение одинокой фигуры. Она скользила вниз, безо всякого ощущения трения, как по смазанной маслом стеклянной грани. Затормозить и остановиться было никак невозможно.

Скользила она уже долго: смены дня и ночи не было, и время получалось отсчитывать приблизительно — по периодам сна и бодрствования. Засыпала она, по меньшей мере, раз семь, но сколько длился такой сон, сказать было трудно. Может быть, пару часов, а может все десять. Скользя, она могла перекатываться влево или вправо, это мало что меняло, разве чуть разминались мышцы, и тело немного смещалось в сторону вращения. Она пробовала садиться, чтобы быть перпендикулярной серой, гладкой поверхности. Тогда на миг появлялась иллюзия обычных сторон света, но съезжание вниз не останавливалось, а сидеть так было крайне неудобно. Скользила она, лёжа на спине, ногами вперёд, просто чтобы видеть область, куда её тянет: мало ли что там — обрыв, дно, какой-нибудь объект. Надежда на любое изменение ситуации теплилась в окружении мрачных предчувствий, что ничего хорошего дальше не ждёт.

Она пробовала встать на ноги просто для разнообразия, это удавалось, но ненадолго. Даже выставив одну ногу вперёд и согнув опорную, она скоро поскальзывалась и шлёпалась на зад. Поверхность под ней была твёрдой, и от такого сёрфинга пришлось отказаться, когда ягодицы, бёдра и локти налились ноющей болью. Серая наклонная плоскость под матовым небом не блестела, была идеально гладкой и внушала обречённый трепет своей массивностью и необозримостью. Несколько то пробных, то отчаянных ударов кулаками по поверхности быстро доказали, что это не стекло и сделать с ним ничего не удастся, только съезжать вниз.

Ощущения тела казались привычными, во всяком случае, нейтральными. Оно было послушным, ничего не болело, никакого дискомфорта. То же с окружающей температурой — не холодно, не жарко. Вокруг безветрие и полное беззвучие, под ней бескрайняя безукоризненно ровная плита, у которой та же температура, что и у её тела. Она уже привыкла, что на ней надет чёрный облегающий как бы гидрокостюм, оставляющий открытыми кисти и стопы, закрывающий шею и заканчивающийся под головой. Он сидел впритык, был из лёгкого и плотного материала, а снять его оказалось невозможно. Она и не стала стараться из соображений безопасности — перспектива ехать в неизвестность голой не особенно радовала, к тому же это был здесь единственный предмет, который хоть как-то понятен. Ни колец на пальцах, ни серёжек в ушах, ни нострила в носу, ни пирсинга бровей, ничего. На голове только короткие каштановые волосы — от скуки она успела вырвать пару волосинок и рассмотреть.

В сравнении с телом главная проблема была с её сознанием. Она совершенно не помнила, кто она, как здесь оказалась, и что происходило до этого. Ощущения при попытках вспомнить себя были мучительными и с тупой силой тревожили разум. Она скользила вниз, слегка меняя позы, засыпала в движении, приходила в себя, с отчаянием припоминая, как едет без скрипа и шума по тотальной пустыне неизвестно куда уже долго. Она рассматривала свои кисти и стопы, как будто они могли что-то рассказать о ней. Обычные пальцы, обычные ногти, обыкновенная кожа. Ощупывала своё лицо, оно тоже казалось нормальным. Сравнить ей было не с чем и не с кем, но в теле обитала некая безмолвная память о том, как должно быть, в общих чертах. Когда мысли обращались к самой себе, наступала немота и чувство стёртости любых воспоминаний.

Ей становилось скучно, накатывало тяжёлое уныние. Спустя пару засыпаний с ней случилась истерика, она вскакивала на четвереньки, поднималась на ноги, пыталась бежать куда-то вбок, запиналась о собственную ногу, падала, ударялась головой и теряла сознание. Очнулась она, лёжа на животе, скользя головой вперёд. Перед глазами была всё та же серая поверхность до самого идеально ровного горизонта под тем же мутным небом. Быть без сознания и спать — теперь для неё было одно и то же. Сновидений не было ни разу или она совсем их не помнила. Ей уже стало хотеться засыпать чаще — так можно было отключиться от бесплодных мыслей и не ощущать бесконечного скольжения вниз.

Один раз вдруг появились какие-то дымчатые столбы, которые приблизились и образовали вокруг неё подобие аллеи, а вверху проклюнулся некий неяркий источник света. Она проснулась и со стоном поняла, что ничего не изменилось. Всё тот же безразличный горизонт вокруг, всё то же бессмысленное небо. Но обрывок сновидения подарил слабую надежду. Хоть что-то немного изменилось.

Она размяла затёкшие мышцы, потянулась всем телом. Пустыня вокруг казалась замершим стоп-кадром, в котором она вроде бы оставалась на месте и одновременно с этим совершала свою безнадёжную глиссаду. Она откашлялась, вздохнула и внезапно сказала сама себе:

— Ох, Нора, Нора, как же тебя угораздило…

Это было, как прозрение. Автоматически произнесённая, видимо, когда-то привычная фраза, которую заучило сознание. Других объяснений не находилось. Так, значит, она — Нора. Скорее всего, Нора, потому что эти слова по внутренним ощущениям были сказаны именно самой себе. Так разочарованно сокрушаются, когда где-то накосячили или свернули не туда. И когда не совсем понятно, что делать дальше. Или совсем не понятно.

— Нора… Нора, — она пробовала произносить имя на разные лады, привыкая, приспосабливаясь к нему. По сути это ничего не меняло в её положении, но могло быть первым сигналом, что удастся выудить из памяти, а точнее из беспамятства, что-нибудь ещё. Надежда не желала угасать. В сознании брезжили фоновые мысли о том, что этот её глайд, это её однообразное съезжание не закончатся никогда, что она очутилась в самой дурной из бесконечностей. Но Нора предпочитала держать эти догадки на расстоянии, иначе останется только размозжить себе голову об эту проклятую тёмно-серую платформу под ней. И не факт, что это поможет всё прекратить. Слишком уж странной была эта теперешняя жизнь.

Вспомнить что-то ещё, помимо имени, пока не получалось. «Нора» появилась спонтанно, не по велению разума, как произвольное эхо далёкой привычки, чудом сохранившейся. Воспроизводить такие номера по желанию Нора не умела. Она продолжала ехать вниз, делала несложные гимнастические упражнения. Что-то ей подсказывало, что она ещё молода, спортивно сложена, у неё хорошая координация. Вот только применить всё это пока не к чему. Она — против своей воли движущийся по наклонной плоскости комок живой амнезии, у которого есть только имя, полученное случайно. Похоже на кошмар, на тяжёлый бред, однако, её восприятие всего вокруг слишком последовательное и достоверное.

Первые минуты сразу после пробуждения иногда преподносят необычайные подарки: кому-то абсурдное умозаключение, кому-то гениальное решение, кому-то странно модифицированный анекдот, кто-то припоминает вдруг то, о чём и думать забыл, а кто-то не умом, так сердцем остро переживает запрещённые для использования мгновения перехода от одного состояния сознания к другому. Нора проснулась с вертящейся на языке мелодией, будто бы знакомой, явно когда-то слушанной не раз и не два. Небольшой музыкальный отрывок, без слов. Она попробовала напеть его. Память её упорно молчала — что это за мотив, с чем связан, кто его исполнял и вообще — были ли там слова. Она даже слегка испугалась, что короткая мелодия забудется, пока она съезжает то головой вниз, то ногами, то на боку, то сидя. Какое-то время она мычала набор нот себе под нос. Всё же это было уже второе кое-что, и тайный процесс в её памяти, кажется, начинал проявляться.

В другой раз она вынырнула из беспамятства с чётким именем на уме — Кира. Как-то удобно и привычно было повторять: Нора и Кира, Нора и Кира, Кира и Нора на разный манер. Что-то было в этом почти родное. Может быть, имя её сестры? Или подруги? Вряд ли матери, ведь дети своих матерей обычно зовут в уменьшающихся формах — мама, мам, ма. А, может, это имя её дочки? Есть у неё дети или нет? Подарков из памяти было ещё слишком мало, чтобы составить хотя бы фрагмент общей картины. Да и их подлинность не была абсолютной или даже приблизительной. Пара имён и обрывочный мотив между ними — вот всё, что у неё имелось, пока её несло вниз. Интересно, возможно ли, что по мере приближения к источнику гравитации там, внизу, её память будет всё больше реанимироваться? Стоит ли на такое уповать? Впереди, как и вокруг раскинулась та же ровная серая плоскость, без намёка на изменения. На унылой поверхности не виднелось ни царапины, ни щербинки, ни бугорка. Нора про себя решила, что Кира — её сестра. Непонятно пока — старшая или младшая, двойняшка или близнец. Из плотного тумана забытья до сих пор приходили только имена да кусок какой-то музыки. Скорее всего, память на звуки у Норы была развита лучше всего. Что ж, можно начать и с созвучий, если ничего другого нет. Пусть Кира будет сестрой, а где-то в недоступном прошлом пускай находится источник простой мелодии. Главное, чтобы припоминание себя не прекращалось.

Следующие три цикла сна и бодрствования прошли вхолостую, память молчала, ничего не происходило. Нора стала думать, что имена и мелодия были случайными угасающими искрами, прощальным отзвуком её воспоминаний. Она стала злиться, начала уставать от самой себя. Но это было затишье перед бурей. Хотя буря — не совсем то слово, которым можно описать произошедшее дальше.

Впервые с тех пор, как она здесь оказалась, у Норы был сон со сновидением. Нечёткие образы, сумбур, изматывающее чувство дезориентации. Снился большой лес, где на земле лежало много человеческих тел. Заметно редея, лес переходил в сад, там между деревьев бродили белые собаки и пёстрые куры. И всё время звучали смутные голоса, речь их была невнятной: мычание, чавканье, белиберда и лепет. Голоса звучали укоризненно, возмущённо, в них угадывались обвинительные интонации. Нора очнулась с тяжёлой головой, перед глазами была всё та же муть неба. От неудобных поз при скольжении болели мышцы спины. Нора повернулась на правый бок, подложив локоть под голову, подтянула колени к животу, закрыла глаза, вздохнула. Затем открыла глаза и увидела метрах в ста перед собой тёмный объект. Он стоял, а точнее висел там вытянутым вертикальным пятном.

Она вскочила на колени, попыталась идти в ту сторону на четвереньках, но сразу завалилась на бок. Рывками она стала ползти к пятну, продолжая съезжать вниз, громко крича «Эй! Эй! Я здесь! Эй!». Замерла, присмотрелась. Пятно было похоже на замершую фигуру в каком-то длинном подобии плаща. Фигура эта казалась сделанной из почти чёрного дыма. Она вроде бы не касалась поверхности и свободно парила, оставаясь параллельной барахтающейся девушке. Нора подумала, что это ей ещё снится — была во всём происходящем особенная резкая нереальность. Продолжая кричать, Нора возобновила свои поползновения вбок, потеряла равновесие, закрутилась кубарем. Выровняв движение, она стала искать объект в дымном плаще, но его нигде не было. Он просто исчез. Нора осмотрелась вокруг, на все триста шестьдесят градусов — ровная, гладкая, ненавистная пустыня. Пространство быстро заглушило вопль отчаяния.

Ум лихорадочно заработал. Нора сортировала и рассматривала вспыхивающие мысли: мираж? галлюцинация? что-то начало меняться, нужно быть предельно внимательной; я умерла и всё это загробные видения? почему я до сих пор существую? мне ни разу не хотелось есть и пить; я не справляю нужду, нет месячных; почему есть болевые ощущения? что делать, если пятно появится снова? разве в посмертии могут сниться сны? я не замечаю, как дышу; нет, я всегда дышу; почему я здесь совершенно одна? к чему эти собаки с курами?

Она перевернулась на спину и поехала головой вниз. Внутренний монолог постепенно иссяк, пришла потерянность и немота. Захотелось раствориться во всём этом, в серой поверхности, в блёклом небе, в безнадёжно пустой линии горизонта. Вот бы заснуть, но она только что проснулась.

Время застыло. О том, что она движется, а не лежит неподвижно на серой протяжённости, говорило только кинетическое напряжение в теле. Нора впала в оцепенение. Но и это постепенно прошло. Она стала придумывать глупые считалки, рифмуя простые слова. Воображала, кем могла быть раньше, если это «раньше» вообще было. Медработница? Учительница? Продавщица? Спортсменка? А может переводчица или актриса? Или домохозяйка, или кондитер, или журналистка. Ничто из перечисленного не откликалось в душе, ничто не шевелилось внутри, память молчала. Как будто Норы раньше просто не существовало, и она была только отражением этого безвидного пространства. Как будто серая геометрическая пустыня в одном месте вдруг обросла костями, мясом, сосудами, органами, мозгом, но её суть от этого не изменилась. Просто появился сгусток амнезии, считающий отчего-то своё беспамятство мучительным, а не естественным. Думать об этом стало страшно, сам процесс думания вёл, скользил, катился к ужасу. И спрятаться было некуда.

Нора потрясла головой, пытаясь стряхнуть мысленное наваждение, потёрла щёки ладонями. Она сменила позу, стала съезжать боком. Продолжила представлять, чем могла заниматься в гипотетической прошлой жизни. Важно забыть пока о тёмной фигуре, которая исчезла непонятно куда. Нора предположила, что могла быть писательницей или военной. Что бы она ни выдумала, результат был один — немота памяти и глухая неизвестность. Могла она быть, например, сотрудницей почты или банка? Нора упорствовала. Чем плох вариант альпинистки? Вот она на отвесном горном склоне висит на страховочном тросе над бездной. Совершенно одна. На важном задании. Альпинистка-разведчица. Она раскачивается, бесстрашно приближаясь к цели — секретному объекту, прилепившемуся неподалёку к обрывистой скале. Всё ближе и ближе. Завывает в ушах ветер, синева неба скрыта за сплошными облаками. Нора работает руками и ногами, проталкивая горную породу под себя, паучихой устремляясь к жертве. Объект приближается, становясь чётче, обрастает деталями. Вдруг рвётся страховочный трос, а рюкзак со снаряжением срывается в пропасть. Но она, цепляясь кончиками пальцев за мелкие выступы, движется уже наискосок, наполовину падая и всё же не сдаваясь, уверенная в своих силах, в своей победе. Она толкает мёртвую скалу от себя яростно, с рычанием. До домишки, сколоченного из тёмных брёвен и серых досок, уже недалеко. Последние рывки, финальные усилия, преодоление боли. Домик с острой крышей и маленькими окошками непонятным образом крепится к скальному обрыву, но ведь крепится. До него уже рукой подать. Нора, Нора, как же тебя угораздило… поднажми, это шанс! Она бьётся, как львица, главное — не промахнуться, нужно всё рассчитать за доли секунды. За ней сейчас всё многовековое альпинистское искусство. В ней теперь всё бесстрашие выживших без посторонней помощи. Ещё немного, ещё, бревенчатая стена с грязной дверью просто рядом. Прыжок… и она железной хваткой впивается в самый край растрескавшегося крыльца. Пальцы рук белеют, ручьи пота бегут по лицу, заливают глаза. Она подтягивается, стонет, забирается на крыльцо и застывает, ухватившись за дверную рукоятку. Только бы строение не рухнуло вместе с ней.

* * *

Она сама не поняла, как ей это удалось, как она добралась до проплывавшего мимо небольшого дома. И не ясно было, откуда он взялся. Ей не верилось, что она стоит на коленях на крохотном крыльце, обеими руками до боли сжимая рукоять двери.

С трудом она поднялась на ноги, толкнула плечом дверь и ввалилась внутрь. В ушах зашумело, в висках застучало, ноги стали ватными, накатила дурнота, в глазах позеленело, и Нора рухнула на пол без сознания.

Когда она пришла в себя, её ещё мутило. Она приподнялась на локтях, и её вывернуло пустотой. Блевать было нечем, ни желчи, ни даже слюны. Кружилась голова, тело было вялым, вдобавок ко всему её одолевал коварный бред. Всё, что она видела, обрастало бредовыми смыслами, ветвящимся обманом, самовоспроизводящимся наваждением. Её сознание сбоило и тонуло в помехах, не успевая рассмотреть как следует внутреннее пространство помещения. Галлюцинаторный фильтр не пропускал к Норе ни один предмет в простоте. Детали были ненадёжны, они постоянно представлялись чем-то другим, а потом следующим другим и так далее. Увидеть удавалось только самое общее.

Изнутри дом был одной комнатой, чердака не было, вверху сразу виднелись скаты крыши. В глаза бросалась грязь, захламлённость и запущенность. Всюду были разнообразные предметы — они лежали порознь, кучками и кучами. Через маленькие квадратные окна в дом проникал тусклый свет, наделяя местный беспорядок расплывчатыми тенями. Больше всего Нору поразило то, что внутри дома с гравитацией всё было в полном порядке. Все предметы спокойно находились в разных местах, а не грудились у одной из стен из-за внешней наклонной плоскости. Нора сама сидела на дощатом полу, никуда не сползая. Она так успела привыкнуть к постоянству своего скольжения, что сейчас кружилась голова, и тело по привычке наклонялось то в одну, то в другую сторону.

Сквозь бред она видела какие-то пыльные ящики, бурую ветошь, то ли тумбу, то ли стол, то ли рейки, то ли полки. Пол был грязным, на нём валялись тут и там разной величины предметы: вроде бы старые детали, мусор, клочки бумаги и картона, трубки, куски верёвки и проволоки, тёмные ровные и ржавые кривые гвозди, тусклые шестерёнки, пружины. Или это были инструменты, коробки и жестяные банки, пакля, спицы и крючки, бурые шайбы, вентили, катушки. Бревенчатые стены серые, в пыли. В окнах грязное, пятнистое стекло. В доме было, кажется, тихо — определить было трудно, потому что у Норы ещё шумело в ушах, а бред снабжал свои образы намёками на звуки. Вдруг она поняла, что здесь не одна. За кучей хлама находился кто-то ещё. Оттуда слышалось позвякивание и постукивание, негромкая возня и хмыканье.

Нора переползла чуть в сторону, чтобы увидеть место за горой из ящиков, рулонов, тряпок и ещё не пойми чего. В закутке у окна, за грубо сколоченным захламлённым столом возилась небольшая человеческая фигура. Подробности и детали по-прежнему бредовыми волнами сменяли друг друга в сознании Норы, но в общих чертах кое-что рассмотреть получилось.

Фигура виделась то ли стариком, то ли заросшим мужчиной, сосредоточенно копающимся в куче смутных деталей и ветхих чертежей. Скорее всего, это был старик с седой, вкривь и вкось подстриженной бородой, будто орудовали тупым ножом, а не ножницами. Волосы на его голове были всклокоченными и нечёсаными. Он был в таком же, как у Норы костюме, только белом и грязном — в старых пятнах и разводах. Одеяние было ему слегка велико, собиралось складками на боках, на локтевых и коленных сгибах. Сдвинув кустистые брови, старик соединял несколько деталей в одно непонятное целое.

Это могло быть очередным сновидением, но всё в обстановке казалось неподдельным, вещественным. Настоящая пыль, простые или незнакомые предметы, затхлый запах. Нора смогла подняться и стоять вертикально, ровно, никуда не скатываясь. Ощущение было и новым, и знакомым одновременно. Оно и удивляло, и успокаивало. Дом никуда не ехал и был перпендикулярен поверхности.

— Эй! — Нора сделала шаг к старику. — Вы кто? Что это за место? Где мы находимся?

Он продолжал свою работу, сбросил моток проволоки на пол, орудовал длинной отвёрткой. Старик явно заметил гостью, но не проявлял к ней никакого интереса. Нора увидела, что он собирает из разнородных запчастей некий невразумительный, наполовину ветхий прибор. Бред Норы направлял её мысли: хозяин перекомпоновывает дряхлое сердце этого дома, как до этого собрал из подручного мусора сам дом, да и сам старик не совсем человек, он точно так же собран из множества мелких деталек, он часть этого помещения, и когда он закончит дело, уродливая механика этой хижины выбросит Нору обратно в бессмысленную и беспредельную пустыню.

Она выждала какое-то время, а затем осторожно двинулась к старику. Когда Нора подошла совсем близко к столу, старик повернул к ней маленькое лицо, зыркнул бесцветными глазками и зашипел. Он поднялся со своего ящика, предупредительно выставил вперёд ладони, а затем, продолжая шипеть, начал махать пальцами рук, как бы говоря «не приближайся, отойди!». Не прерывая шипения, он отрицательно замотал головой. Несмотря на явное его недовольство и раздражение, было в нём и в его жестах что-то смешное, безобидное и трогательное. Взгляд старика показывал, что возражений он не потерпит, что он тут хозяин и что слишком занят, чтобы общаться с кем бы то ни было. Нора отступила и уселась на какую-то облупленную табуретку, не теряя хозяина из вида. Он перестал шипеть и вернулся к своему занятию, хмуро сдвинув брови.

Так началось обитание Норы в бревенчатом домишке, неподвластном законам наклонной серой плоскости, которая по-прежнему виднелась за окном уже в виде горизонтальной равнины.

* * *

Бред постепенно отступил, и пришло время адаптироваться к новым обстоятельствам жизни. Дом этот и вправду был каким-то образом избавлен от влияния накренившегося пространства вокруг. Предметы падали на пол обыкновенно — вертикально, а после падения никуда не катились. Скорее всего, из-за такой смены внешних сил Норе поначалу было настолько плохо. Теперь она соображала намного лучше, нашла себе место в дальнем углу за пригорком из крупных коробок, пары набитых чем-то мешков и разного хлама. Старику, кажется, было всё равно, главное, чтобы Нора не приближалась к нему и не отвлекала, о чём он ещё пару раз сообщил упредительным шипением и маханием ладонями. На вопросы он совсем не реагировал, общаться был не намерен. Несколько раз прошёл мимо девушки, демонстративно игнорируя её, взял какие-то свои детали и вернулся к столу у окна. Нора приняла его правила и не торопила события.

Сначала она осматривалась. После, насколько это было возможно, навела порядок в своём закутке. Постелила на пол мешковину, из найденного мешка с тряпками сделала подушку. Старик не обращал на неё внимания, занимался какими-то своими мелкими делами. Иногда Нора смотрела в окно у своего места. Там было всё то же, прежний хмурый «день» и бесконечная плоскость до горизонта.

Она думала: может быть, старик немой? как он тут вообще живёт? почему не удивлён моему появлению? откуда здесь столько разных предметов? что дальше? Внешнее окружение изменилось кардинально, но по сути с Норой всё оставалось по-прежнему — она не знала, кто она, где находится и что происходит. Конечно, предметный мир и присутствие живого существа, тем более — человека, её удовлетворяли. Однако, неизвестность прошлого, туманность настоящего и непредставимость будущего давили тревогой.

Нора начала решать насущные вопросы. Например, ходить босиком среди разбросанного повсюду хлама было малоприятно. Она заметила на вершине одной из куч грубый ботинок. Полезла за ним, аккуратно переставляя руки и ноги, стараясь не пораниться. Ботинок был старый, облезший, к тому же у него не оказалось пары. Под ногой Норы пошатнулся какой-то ящичек, и она полетела вниз, успев выставить руки. Упала на пол, острая боль пронзила левую кисть до запястья. Она громко вскрикнула, села и прижала руку к груди. Затем осмотрела ладонь, кажется, был сломан мизинец — он сильно болел и не шевелился. На её крик пришёл старик, посмотрел на неё и удалился. Скоро он вернулся с обломком линейки и изолентой, молча наложил Норе шину, соединив сломанный мизинец с соседним безымянным пальцем. Сделав это, старик внимательно посмотрел девушке в глаза, хмыкнул пару раз, развернулся и ушёл в свой закоулок. Спустя какое-то время Нора обнаружила у входа в своё лежбище пару резиновых тапочек чёрного цвета.

Когда боль в кисти чуть утихла, Нора в подаренных тапках пошла к старику — поблагодарить за первую, во всех смыслах, помощь. Его стол был пуст, не считая нескольких мелких деталей. Своё детище он, скорее всего, где-то спрятал. Сам хозяин лежал в углу на подобии лежанки, застеленной свалявшейся шкурой и истончившимся пледом. Он спал на боку, лицом к стене, спиной к Норе. Во сне иногда покашливал, раздражённо кряхтел и пару раз негромко вскрикнул. Нора развернулась и пошла к входной двери. Взяла с пола мелкий серый камешек, открыла дверь — снаружи молчала та же бесконечная плоскость, безразличная и непонятная, только горизонт не казался наклонённым. Нора бросила камешек на край крыльца, и он сразу плавно поехал вправо и быстро исчез из вида. С крыльца начиналась опасная зона, Нора поёжилась, закрыла дверь и вернулась на своё место у окна.

Она легла и стала рассматривать ловко наложенную стариком шину на пальцах. Постепенно ей завладел сон, неотвратимый и глубокий. Ей снилось что-то мучительное и абстрактное, состоявшее из возникающих и исчезающих смыслов. Они направлялись в разные стороны и быстро пропадали, ни к чему не приводя. Но было ощущение, что с потерей этих ненадёжных смыслов самой Норы становится всё меньше. Додумать мысли до конца не получалось, и она начала бояться, что скоро додумывать будет некому. Во сне всё происходившее казалось значительным и важным, поэтому страх тоже увеличивался в размерах. Испугавшись собственного исчезновения, Нора резко проснулась. Она увидела сбоку от себя люк в полу — квадратную пыльную дверцу, которую раньше не замечала. Став на колени, Нора дёрнула за ржавое кольцо люка, он со скрипом поддался. Внизу, в погребе мерцал неровный свет, достаточно яркий, чтобы рассмотреть небольшое пространство. Там были белёсые, распухшие человеческие тела, много тел. То ли мёртвые, то ли при смерти. Они лежали кучей друг на друге, некоторые едва заметно шевелились, это напоминало агонию. Вдруг что-то толкнуло Нору в спину, и она полетела вниз, на мертвенно-бледную груду. Нора закричала от ужаса и проснулась по-настоящему.

У входа в её лежбище стоял старик, такой же взлохмаченный, в своём замызганном гидрокостюме. Он поставил на пол деревянную разделочную доску, на ней — небольшая миска и эмалированная кружка. Старик указал себе на рот, повернулся и побрёл прочь. Нора потёрла глаза, отходя ото сна, поднялась и подошла к доске. В глиняной миске находилось нечто вроде белых бобов, а в кружке была прозрачная жидкость. Спросонок мысли Норы скакали: еда? зачем, ведь мне ни разу не хотелось есть? это он так контакт налаживает? или отравить хочет? а сам он ест? что это всё значит?

Прошло немного времени, Нора решила попробовать стариковское угощение. Взяла из миски с полдюжины продолговатых мелких «бобов», разжевала. Они были мягкими и безвкусными, как картон. Нора рефлекторно проглотила эту кашицу. Никаких необычных ощущений не последовало. Тогда она подняла кружку, аккуратно протестировала жидкость кончиком языка. Нейтральный вкус, вроде бы вода. Несколько небольших глотков дались легко, пить было даже приятно, тело словно частично восстанавливало некие забытые переживания. Но чувства голода или жажды не было совсем, и Нора решила не продолжать трапезу.

Отодвинув доску в сторону, она пошла к старику в закуток. Возможно, он готов к общению, хотя бы жестами? Он сидел за своим столом и опять что-то конструировал. Перед ним был сложный, непонятно скомпонованный агрегат: множество соединённых деталей, блоков, металлический куб с рукоятью, как от динамо-машины, куча проводов, шесть или семь разнокалиберных рычагов, всё это венчала небольшая плашка с круглой грязной кнопкой. Старик увидел Нору и привычно замахал на неё руками, требуя не приближаться. В этот раз в его жестах было больше раздражения и спешки, словно его гостья застала финальную, самую важную часть сборки таинственного аппарата. Нора вздохнула, развернулась и пошла в противоположный угол. Она планировала покопаться в залежах хлама, вдруг обнаружится что-нибудь интересное. Но интересное начало приходить из глубин сознания.

Всё произошло, когда Нора рассматривала кучу предметов. В тот момент, когда взгляд упал на перегоревшую лампочку, зачем-то примотанную изолентой к ржавой гире, память прорвало. Нора стала вспоминать прошлое крупными, жирными кусками, неостановимо, неконтролируемо. Это был каскад из лавин воспоминаний. Потрясённая процессом, она упала на четвереньки, затем села, обхватив себя руками. В этот момент старик за столом издал торжествующее мычание и удовлетворённо крякнул. Нора вспоминала себя, свою прошлую жизнь широкими мазками. Внутри одновременно раскрылись несколько переживаний: отстранённость, удивление, смятение. Сначала ей показалось, что всё это не с ней, не про неё, но что-то изнутри подсказывало: больше не с кем, не про кого. В подлинности воспоминаний не было сомнения, на глазах Норы выступили слёзы. В закутке раздался скрип крутящейся рукояти, после шипение электрических контактов и гул. Нора была близка к истерике. Старик заорал что-то невнятное и с размаха ударил ладонью по кнопке. У Норы закружилась голова. Дом стал разлетаться во все стороны по частям, как будто встретился снаружи с ураганным вихрем. Весь хлам, брёвна, доски, части крыши разъединились и полетели в пространство в беззвучной вспышке распада. Нора закричала. Пол под ней рассыпался в щепки и исчез. Старика нигде не было видно. Всё, к чему она начала привыкать, исчезало.

* * *

Нора с матерью и сестрой ехали в старой белой иномарке. Они направлялись в сторону прежней границы РФО. В народе вместо аббревиатуры использовали просто последнее слово — Образование. Критики в Сети по этому поводу язвили: «новообразование» и «злокачественное». За рулём был Николай, мать нашла его по объявлению, он согласился за плату довезти их до места, ему самому нужно было туда. Его машина дребезжала на плохой дороге. Он был неразговорчив, больше слушал радио. Все тоже устали и ехали молча.

Нора была рада снова видеть младшую, Киру. Та долго жила в соседнем городе, созванивались редко. Теперь мать предложила всем вместе ехать к дальней родственнице. Важное дело. Родственница — баба Люба, совсем старая, 86 лет. За то, что её заберут к себе и досмотрят, обещала денег от продажи квартиры, машины, гаража. Как её муж умер, успела продать, теперь вряд ли бы получилось. Кроме того, в родном городе Норы на бабу Любу был записан частный дом с участком. Большое строение, хорошее место. Всё это тоже в итоге достанется им. Мать убедила дочерей, что деньги очень нужны. Надо торопиться, иначе объявятся другие родственники. Нора и Кира согласились. Они устали от полунищей, унылой жизни.

Многолетняя война постепенно сошла на нет. За это время Нора успела переехать жить к матери. Теперь Нора была одинока. Трёхлетний роман с женатым мужчиной закончился ничем. Она поняла, что он не бросит свою семью ради неё. Сначала у Норы был выкидыш. После она сказала, что хочет расстаться насовсем. Он превратился из забавного, интересного мужчины в агрессивного ревнивца. Вскоре усилились бомбардировки города. Нора оставила съёмную квартиру, работу и переехала к матери. Это был утопающий в садах городок её детства. Войной его зацепило меньше других. Жить с матерью под одной крышей оказалось непросто. Тяжёлый характер. Приезд Киры стал облегчением. Она тоже бежала от ракетных обстрелов. Успела выехать до того, как снаряд попал в её многоэтажку. Семья вынужденно воссоединилась.

В последние годы войны мать, Нора и Кира жили при новоиспечённой власти. Это были аннексированные территории. Хотя официально назывались иначе. Сёстры с апатией относились к происходящему, в душе ненавидя все последние перемены. А мать искренне приняла вторжение. Она постоянно смотрела телевизор, верила всему. Девушки избегали с ней спорить, пока жили у неё.

В Сети стал популярен американский социолог Леопольд Брегнев. Теперь он превратился в известного во всём мире гуру. Брегнев ещё в начале войны прогнозировал: масштабные военные действия продлятся больше пяти лет. Затем война постепенно пойдёт на спад. На деле она переместится на территорию агрессора и примет вид множества локальных вооружённых конфликтов. Территория эта распадётся. Будут попытки собрать её снова под разными предлогами. Без результата. Эти горячие точки междоусобицы будут то возникать, то становиться на паузу. Но их будет много, поэтому где-то боевые действия будут всегда. Прекратится это только тогда, когда начнётся полоса сильных природных катаклизмов.

Пока всё шло точно по Брегневу. Нора со своими родными была как раз в периоде локальных боестолкновений, которые шли на исторических землях агрессора. Недавно созданное РФО, Образование, не остановило разномастные вооружённые бунты. В Образование входило восемь или девять бывших крупных областей. Хаос, раскол среди военных, военизированные банды давали мало шансов на сохранение единой территории.

В город детства Норы вернулась прежняя власть, но жизнь в провинции была очень тяжёлой. Не хватало денег, не было работы, плохо с медициной. Тут позвонила баба Люба. Ехать в неспокойные края не хотелось, но мать убедила и настояла на своём. Противиться ей было опасно. Ещё при захватчиках она сдала соседку. Сообщила, что та придерживается незаконных взглядов и вообще тайный агент врага. За соседкой пришли люди в разной форме. Её сына ударили прикладом в грудь и избили. Соседку куда-то увезли, больше её не видели. Мать действовала по своим убеждениям. А, может, чтобы обезопасить себя, на всякий случай. Когда за соседкой приехали, Нора всё видела, но ничего не сделала. Ничего не сказала матери, ни за кого не заступилась. Боялась, не посмела. Соседка не была никаким агентом, просто не нравилась матери.

Со сложностями, но всё же на территорию РФО выехать было можно. Престарелую родственницу разрешили забрать. Но нужно было уложиться в срок не больше двух недель. Норе хотелось бы, чтобы они справились за пару-тройку дней. В той части Образования, куда они направлялись, часто вспыхивали бои. Там орудовали два брата, оба военные. Один был известен как Чуг, он контролировал крупную зону, почти до моря. Другой, генерал с позывным Геккон, славился своей жестокостью. Говорили, что он озверел после контузии в боях с бандами освободителей-мародёров.

В любом месте Образования могли возникнуть парамилитарные микрореспублики. Их не признавал никто, иногда просто не успевали, а они уже распадались. Для появления таких локальных банд хватало пары захваченных складов с вооружением и боеприпасами. Ядерное оружие из бывшего центра никого не пугало. Все знали, что оно исчезло и не появлялось уже около трёх лет. Со дня на день ожидался ввод международных миротворческих сил. Так длилось уже полгода. А пока РФО сотрясал рассредоточенный мелкий военный хаос.

Они ехали и слушали радио — музыка, новости, музыка, новости, рекламы мало. Дорога была сложной: то целые участки, то сильно разбитые, то блокпосты, то объезд по грунтовке. По посёлкам и городкам было видно, где война прошлась основательно, а где зацепила вскользь. За окном проплывали уцелевшие посадки, за ними выгоревшие, там только начали подрастать молодые деревья.

По радио сообщали, что в какой-то из центральных областей РФО бывшие военные захватили склад с химическим оружием. Вскоре их всех обезвредили, отравив газом. Затем заиграла мелодия, которая засела у Норы в голове и крутилась там почти всю дорогу. Простой и назойливый мотив врезался в память и уже надоел.

По пути они не видели ни одного дрона или беспилотника. Время военных дронов закончилось почти год назад. С новыми антидроновыми системами эти аппараты стали неэффективны.

Ещё до отъезда их пугали рассказами, что на территориях РФО царит полное беззаконие. И правда, чем ближе к границе они подъезжали, тем тревожнее становилось вокруг. После долгих простоев на приграничных блокпостах они въехали в Образование. Вместо повешенных на столбах, о которых ходили слухи дома, они увидели кучи тел на обочине. Почти все в военной форме, самой разной. Никто их не забирал. Боевики, действовавшие в Образовании, были особенно жестоки со своими же согражданами. Кажется, они убивали соотечественников с большим зверством, чем противника на войне.

Машина Николая проехала один мелкий городок, полностью разрушенный и сгоревший. Только руины и почерневшие остовы. Мост через небольшую речку взорван, снова пришлось объезжать, делать крюк в несколько километров. Следующий посёлок был целым, но полностью безлюдным. На выезде из него, вдоль дороги снова были свалены в кучи мёртвые тела. Некоторые трупы обезглавлены, у других недоставало конечностей. Иногда из-за горизонта доносились звуки взрывов, поднимались столбы чёрного или серого дыма.

Они прибыли в нужный город. Николай попросил их подождать в машине, на заправке, ему нужно было уладить какое-то дело поблизости. А потом он их доставит прямо по адресу, к бабе Любе. Возле заправки стояла какая-то военная, бронированная машина, похожая на огромный джип. Рядом курили мужчины в камуфляже, такие расцветки, кажется, называют пиксель, горка и берёзка.

Нора устала от поездки, ей было тревожно. Она так хотела бы вернуть свою прежнюю жизнь, чтобы всё было, как в мирное время. Война что-то отравила в ней, как невидимый яд, который останется навсегда. Это относилось и к матери. Кажется, в последние годы она немного тронулась. Деформировался её ум, стал хуже характер. Пока Нора с Кирой сидели в машине, мать пошла к мужчинам в форме, стоявшим у пятнистого джипа. Она сдала Николая, наговорив про него что-то крамольное. Нора ничего не смогла сделать, да и вряд ли стала бы, слишком страшно. Она только молча ужаснулась, поняв, что творит мать. Та вернулась и велела дочерям срочно брать сумки и уходить. Они шли к кирпичному зданию недалеко от заправки. Нора обернулась и увидела, как военные уже расспрашивают вернувшегося Николая о чем-то, потом заламывают ему руки и уводят к джипу. Другие начинают осматривать белую иномарку. Это была незнакомая, дикая черта в поведении матери. Даже, если так она хотела обезопасить, выгородить себя и дочерей — это было мерзко и подло по отношению к человеку, который их сюда вёз почти сутки.

После они втроём сидели на остановке. Не было ни такси, ни маршруток. Прохожий сказал, что можно дождаться автобуса, но придётся запастись терпением. Мать высматривала автомобили, чтобы проголосовать. Окраина города была пустой и пыльной.

От выходки матери Нора была почти в оцепенении. Плохо соображала. Просто держала Киру за руку и молчала. Сестра тоже была в шоке. Мать, как ни в чём не бывало, сокрушалась, что нет возможности найти местную сим-карту, что не едет транспорт.

Нора вдруг поняла, что не может вспомнить своё детство. Вообще ничего из ранних лет. И совсем не помнит школу, свой выпускной. Только какие-то обрывки, ощущения. В памяти нет чётких воспоминаний, как они росли с Кирой, какими были. Очень смутно помнит похороны отца.

Подъехал грохочущий автобус. Окна с одной стороны заколочены листами фанеры. Они сели и затряслись по пустынной дороге. Одноэтажные, двухэтажные безликие дома, заборы. Всюду надписи красным «Чуг и Геккон» и грубо намалёванный череп с серпом и молотом. Недавняя память Норы была в порядке. Перед приездом в пункт назначения, в новостях по радио, уже местному, рассказывали о начавшихся природных катаклизмах. В разных местах Образования появлялись разломы в земле. В полях, в городах. Специалисты считали, что это карстовые провалы. Но масштабы явления были необъяснимы. Теперь Нора не могла припомнить свою довоенную жизнь. Последняя её работа — администратор в гостинице. А до этого? Кажется, салон мобильной связи. А раньше? Невозможно вспомнить. Кем работала Кира, кем была мать до выхода на пенсию? Что Норе нравилось? Какой она была?

Автобус трясло. Скрипел на поворотах. Чужие нервные люди в салоне. Сигаретный дым с водительского места. Зачем они сюда приехали? Мать сходит с ума. Нора, Нора, как же тебя угораздило… Сгоревший бронетранспортёр у сожжённого киоска. Что-то гудит. И грохочет. Не стоило слушать сумасшедшую. Надо было уезжать самой. В другую сторону. Где-то есть родственники? Где она бывала раньше? Автобус лязгает. Водитель что-то кричит. Что она любила? Она умеет плавать? Болела гриппом? На сколько лет Кира младше? Автобус с шипением тормозит. Все выходят. Зачем? Как это? Впереди города нет. Обрыв и небо. Облака пыли. Что это? Горизонта не видно. Провал. Другой стороны разлома не рассмотреть. Мелодия в голове. Карстовые. Куда теперь? Здесь провал. Впереди пропасть. Справа и слева. Надо назад. Почему? Кто я?

Автобус, люди, дома, улица, деревья поползли вниз. Пыль. Грязно-белое небо. Я скольжу. Кто я?

* * *

Меня нет. Я всё, о чём ты не узнала. Я твоя ночная тень. Я возможность впереди, позади и вокруг тебя, но никогда в тебе. Я действия в твоём сновидении, которое не сохранить. Ты тело и сознание, лишённые памяти. Твоя память забывает себя. То, что терзало тебя, многие не успевают заметить. Тебя окружает приобретённая потеря. Ты искра. Ты подчиняешься силе, что не подозревает о тебе. Ты жизнь. Сгорят все, кто тебя обидел. Ты забудешь себя, остановишься и возобновишь движение, в обратном направлении и вверх. Получая тело, сознание, память, тень. Ты близкий горизонт. Ты жизнь.

июнь 2024